Не доведи бог быть богатым и бесчадным.
Трудиться и копить — кому ж? Злодеям жадным,
Которы, всякий час вертясь передо мной,
Ласкают, а в уме: «Сошли бог за душой!»
Не дай судьба мне ждать и знатного наследства,
Коль нет к снисканию его другого средства,
Кроме коварства лишь и подлости души;
А честностью... О ней в стихах лишь ты пиши.
Иной, забыв родных и — сладость сердца — дружбу,
Презрев сыновий долг к отечеству и службу,
И даже собственность — всё кинул, десять лет
Бессменно бабушку, как ворон, стережет,
Ни шагу от нее, и должен беспрестанно
Читать в ее глазах, стараться несказанно
Ни правдою, ничем ее не разъярить;
Миролюбиво да всечасно говорить,
Грустить, вздыхать, не поднимая взора;
Смеяться? — Хохотать, надсевшись до умора;
Браниться ль? Поощрять того, сего чернить,
Бояться, как дитя, безделицы купить,
Не сметь и пролежать час лишний на постеле,
Таскаться до зари, бродить туда-сюда,
Лишь только б думали: «Он в деле завсегда...»
Бывает ли хоть в ночь страдалец наш в покое?
Никак! Он мучится тогда ужасней втрое
Меж тем как нищему пресладкий снится сон;
Змеяд до полночи часов считает звон
И думает: «Стара, того гляди, споткнется,
А о дарительной поднесь не заикнется.
Что, если б как-нибудь об этом намекнуть?..
Но прежде надобно Пиявкина спихнуть
И тех других еще пооттереть немного —
По правде и грешно... Но если брать так строго,
Так никому и ввек богатым не бывать!
И для чего ж бы мне в неволе умирать?
И так уж я — мои еще не стары лета, —
А будто выходец стал из другого света: —
Иссохнул, скорчился, истаял, помертвел...
Но как же бы начать, чтоб кто не усмотрел
Моих намерений,— подъеду к Пустомеле,
Настрою, оН<падет> так и достигну цели.
Возьмем Глупона: тот изволит поживать
На счет наследия, достать которо льстится...
Не знаю, как сказать, боясь проговориться, —
Но от кого б ни шло, не в этом дело мне —
Изволит поживать в веселой стороне,
В столичном городе с своею Мессалиной,
Любуясь щегольской каретой и скотиной,
Котора блеск его достоинствам дает,
Когда по городу гулять его везет;
Любуясь и женой?.. Ну, это неизвестно;
По крайней мере он живет с женою честно
И с другом, а притом еще и не с одним;
Нет, в этом совестлив и не мешает им —
Супруге и друзьям — друг другом любоваться;
Не спорю, иногда и грустно, может статься,
Случится, и вздохнет... но взглянет на чепрак,
На деньги, на сервиз — и ублажит свой брак!
Он с каждой почтою наемною рукою
Известьем льстит того, кто благ его виною,
Что он со всем двором вступил в коротку связь;
Что даже дружеством почтил его и князь;
А там, повременя, просить уж не забудет
И губернаторства; но что он между тем
Весьма заботится, как год прожить и чем;
Держать большой расход обязан поневоле:
Знакомей стал двору, визитов стало боле;
Всегда открытый стол, гуляньи, бал, игра,
И знатность, знатность вся не едет со двора.
Благотворитель тем как человек доволен,
Шлет денег, между тем, вдруг сделавшися болен,
К ним пишет, молит их: «Оставьте всё, друзья!
Спешите вы ко мне: уже при смерти я;
Обрадуйте своим свиданием сердечно...
Чин встретится. Отца ж... отца теряют вечно!»
Молчи, природа, ты! Вини сама себя,
Почто рождаются уроды от тебя,
Которы ни тебя, ни чести не внимают
И тверды как металл, который обожают.
Но что! Куда еще занес меня мой дар?
Какой в моих глазах мечтается угар?
Кто это, чуть сидит, держа бокал рукою,
Другой же, обоймя всеобщу Антихлою
«Ва! Бей еще пять сот! Плачу иль буду квит!
Надейся, Вислоух, на стариков остаток!
Авось когда умрет: ведь смерть не любит взяток!»
Вот часто каковых рок в ярости своей
В наследники дает ехидн, а не людей!
Представим же теперь другую мы картину:
Их благодетеля печальную кончину.
Но где мне красок взять столь ярких и живых?
Кто верную даст кисть?.. О вы, Перуны злые!
Гораций! — нет, ты слаб, — я шпынство презираю;
Тебя, о Ювенал, на помощь призываю!
Тебя, которого от каждыя черты
Порок бледнел, своей пугаясь срамоты!
Дай опытам моим и вид и цвет привычный,
Приди и сам ты правь рукою не навычной!
Я вижу мочну смерть с природою в борьбе!
Предмет же их уже не мыслит о себе:
Всё отдал, разделил, расстался с суетою
И ждет последнего росстания... с душою;
Уже томится он — где неутешный друг?
Рыдающая дочь? Родные! Станьте ж вкруг,
Благотворителю, отцу, почти уж мертву!..
Но им не до того: пусть плачет верный раб!
Герой не должен быть толико сердцем слаб:
Он с смелостью берет дрожащу, хладну руку —
Какую чувствовать безгласный должен муку! —
«Отец наш! — говорит, вложа в нее перо. —
Вот письменный приказ в контору на сребро,
Пожалованно мне, нельзя ль... — перо упало.—
Увы! — Кащей вскричал. — Надежды нет нимало!» —
И бросился врачей отчаянных просить,
Чтоб шпанским пластырем в нем силу возбудить.
Другой же ползает, ключи у всех сбирает
И лишнее в глазах из спальны выбирает.
Тот в сенях сторожит, чтоб кто чего не сбрил;
Тот прячет сундучок, который утащил;
А этот на него сквозь щелку смотрит в двери —
Вот люди! Могут ли бесчувственней быть звери?
Такая-то всегда бесчадных крезов часть!
Живешь не для себя, не пьешь, не ешь ты всласть,
Трудишься — для кого ж? — для подлецов коварных
И сверх того еще едва ли благодарных!
Карай их! Но к чему? Какая польза в том?
Ужель глас истины не тот же, что природы?
Ужель бессовестны, бездушные уроды,
Как будто от судьи, смятутся от певцов?
«Все эти господа похожи на глупцов,
Не знающих в делах проворства, ни расчета, —
Так судит их собор. — Весь дар их и охота
Лишь только, чтоб стишки бездельные марать,
Да ведь и те они изволят выбирать
Из Сумарокова, какого уж другова
И в целом свете нет!» — и тот... уже ни слова;
Оставь, сатира, их. Пусть самый тот металл,
Которого из них всяк сердцем обожал,
Пусть он же самый их теперь и наказует:
Пускай и день и ночь их черну кровь волнует
Всеалчной зависти и лихоимства яд;
Пускай над прахом их отца они едят
Друг друга и грызут, подьячих лижут руки
И, наконец, средь тяжб, забот, всечасной муки
Дотянут гнусну жизнь — коль жизнью льзя назвать;
Невежеством, алчбой, геенною дышать.
1794
|